Павшим и живым евреям г. Косова Год сорок первый. Осень Карпат. Давно на востоке фронт. Три месяца в городе немцы стоят. И свастикой скрыт горизонт. Расклеен приказ. И город притих. Сегодня, и завтра, и впредь Евреям нет места среди живых. Евреи должны умереть. Немцы спокойны. Эксцессов не ждут. Ведь Juden - покорный народ. Им приказать - и они придут, Детей, стариков и больных принесут. И акция "мирно" пройдёт. И вот на улицах скорбных колонн Тяжкая поступь слышна... Выхода нет. Из-за тёмных окон Помощь к ним не пришла. Но может быть, кто-то ребёнка спасёт? Ведь вместе же столько лет! Еврейских детей никто не берёт. Молчание - весь ответ. И вот место акции. Вырытый ров. С одной стороны пулемёт. С другой - уступ на двадцать шагов. Эй, schmutzigen Juden, вперёд! Немцы спокойны. Уверенный тон. Евреи раздеться должны, Ведь мёртвых труднее раздеть потом. Эй! Не нарушать "тишины"! Мужчины и женщины вместе в ряд... Ряд голых, беспомощных тел... И злобно овчарки на них рычат, От ужаса белых, как мел. Двадцать шагов на уступ, в никуда... Всей жизни на двадцать шагов! Кто может такое забыть и когда! Нет в мире страшнее врагов! У входа к уступу стоит офицер. Он молод, подтянут и смел. Здесь тренирует он свой глазомер, Ценитель нагих женских тел. - А ну-ка, девчонка, два шага вперёд! Ты мне приглянулась, ей-ей! С тобой проведу я всю ночь напролёт. Прочь руки, паршивый еврей! Она подошла. Встала рядом. Стоит. Тело - белее, чем снег. А в чёрных глазах её радость горит. Радость - одна на всех. Своей наготы не прикрыла она. Кивнула отцу слегка. Взглядом измерила ров до дна... И вверх взлетела рука! Голову немца назад отогнув, За волосы оттянув, Зубами в горло вцепилась ему, Всей грудью к мундиру прильнув! Все замерли. Немец качаясь хрипел. Солдаты не смели стрелять В клубок сплетённых друг с другом тел. Их начали разнимать. Но крепко обняв офицера, как приз, Она скатилась с ним в ров. За ними солдаты прыгнули вниз, Прямо в еврейскую кровь. Не удалось им спасти палача. Он умер у них на руках. Злобно ругаясь и громко крича, Они отгоняли свой страх. Побоище длилось несколько дней... Но те, кто сумел уцелеть, Из уст в уста передали о ней, Что с честью смогла умереть. май - июнь 1980 Этот подвиг совершила Сима Штайнер в октябре 1941г.
*** ИГОРЬ ГУБЕРМАН
Не в том беда, что ест еврей наш хлеб, а в том, что проживая в нашем доме, он так теперь бездушен и свиреп, что стал сопротивляться при погроме.
За все на евреев найдется судья. За живость. За ум. За сутулость. За то, что еврейка стреляла в вождя. За то, что она промахнулась.
Трудно в России еврейскому мальчику Даже курящему, хоть и не пьющему Хочется очень ударить по пальчикам Пальчики кажутся всем загребущими Но не понять этим всем "ударяющим" Сколько надежды, труда и терпения Нужно мальчишкам, себя истязающим, Чтобы по жизни идти в наступление Вот и теперь если что в православные Тянут меня, словно медом помазанный Кажется им будто самое главное Чтоб за Христа все мы были наказаны Сам я когда-то таким вот был мальчиком Всем моим классом избитый отчаянно Сказано было ментовским начальникам Будто меня отлупили нечаянно Вот бы сравнить каплю крови у русского Ну и еврейскую каплю из пальчика Только едва ли сломать-то получится В морду еврейскую битого мальчика… К властям: Проявите усилие Немедля, как можно скорее, Верните евреев в Россию, Верните России евреев! Зовите, покуда не поздно, На русском ли, иль на иврите. Верните нам "жидо-масонов" И всех сионистов верните. Пусть даже они на Гаити И сделались черными кожей. "Космополитов" верните, "Врачей-отравителей" тоже… Верните ученых, поэтов, Артистов, кудесников смеха. И всем объясните при этом – Отныне они не помеха. Напротив, нам больше и не с кем Россию тащить из болота. Что им, с головой их еврейской, На всех у нас хватит работы. Когда же Россия воспрянет С их помощью, станет всесильной, Тогда сможем мы, как и ране, Спасать от евреев Россию. (Евтушенко 2012)
Людмила Гурченко, текст песни "Две берёзы" Среди деревьев за углом, В тени густых ветвей, Стоял старинный серый дом, В нём жило пять семей: Профессор старый Левинсон, И Фридман-адвокат, Портной Каминский, врач Самсон, Сапожник Розенблат. А во дворе берёзы - гордость тёти Розы, И пышных два каштана, что посадила Жанна, Ещё растут два клёна - любимцы Соломона, И вишня небольшая, что вырастила Рая. Они прожили много лет Одной большой семьёй. Бывает так: славный сосед - Ближе, чем родной. Теперь гляжу я сквозь года На этот серый дом. Поуезжали кто куда, А дом пошёл на слом. Во дворе берёзы - гордость тёти Розы, И пышных два каштана, что посадила Жанна. Ещё росли два клёна - любимцы Соломона, И вишня небольшая, что вырастила Рая. Мне кажется, что это сон, Мне не хватает их. И лечит старый Левинсон Детей, но не моих. Портной Каминский не сошьёт Костюм на выпускной... И Розенблат не подобьёт Мне обувь в мастерской. И скажет Фридман-адвокат, Что "люди все равны". Но если едут все подряд - Ах… Сюда наведываюсь я И в стужу, и в жару. Здесь был мой дом, моя семья, Наверно, здесь умру. И снятся тёте Розе листья на берёзе, Тоскуют два каштана, что так далёко Жанна. И ждут давно два клёна приезда Соломона, Ждёт вишня небольшая, что вырастила Рая. Ах, во дворе берёзы - гордость тёти Розы, Ждут пышных два каштана, что посадила Жанна. И ждут давно два клёна приезда Соломона, Ждёт вишня небольшая, что вырастила Рая.
владимир высоцкий Зачем мне считаться шпаной и бандитом — Не лучше ль податься мне в антисемиты: На их стороне хоть и нету законов, — Поддержка и энтузиазм миллионов. Решил я — и, значит, кому-то быть битым, Но надо ж узнать, кто такие семиты, — А вдруг это очень приличные люди, А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет! Но друг и учитель — алкаш в бакалее — Сказал, что семиты — простые евреи. Да это ж такое везение, братцы, — Теперь я спокоен — чего мне бояться! Я долго крепился, ведь благоговейно Всегда относился к Альберту Эйнштейну. Народ мне простит, но спрошу я невольно: Куда отнести мне Абрама Линкольна? Средь них — пострадавший от Сталина Каплер, Средь них — уважаемый мной Чарли Чаплин, Мой друг Рабинович и жертвы фашизма, И даже основоположник марксизма. Но тот же алкаш мне сказал после дельца, Что пьют они кровь христианских младенцев; И как-то в пивной мне ребята сказали, Что очень давно они бога распяли! Им кровушки надо — они по запарке Замучили, гады, слона в зоопарке! Украли, я знаю, они у народа Весь хлеб урожая минувшего года! По Курской, Казанской железной дороге Построили дачи — живут там как боги… На все я готов — на разбой и насилье, — И бью я жидов — и спасаю Россию! *** Запретили все цари всем царевичам Строго-настрого ходить по Гуревичам, К Рабиновичам не сметь, тоже — к Шифманам! Правда, Шифманы нужны лишь для рифмы нам. В основном же речь идет за Гуревичей: Царский род ну так и прет к ихней девичьей — Там три дочки — три сестры, три красавицы… За царевичей цари опасаются. И Гуревичи всю жизнь озабочены: Хоть живьем в гробы ложись из-за доченек! Не устали бы про них песню петь бы мы, Но назвали всех троих дочек ведьмами. И сожгли всех трех цари их, умеючи, И рыдали до зари все царевичи, Не успел растаять дым от костров еще — А царевичи пошли к Рабиновичам. Там три дочки — три сестры, три красавицы. И опять, опять цари опасаются… Ну, а Шифманы смекнули — и Жмеринку Вмиг покинули, махнули в Америку. *** Он был хирургом — даже нейро, Хотя и путал мили с га… На съезде в Рио-де-Жанейро пред ним все были-мелюзга… …Всех, кому уже жить не светило, превращал он в нормальных людей… но огромное это светило по несчастию было …еврей. *** А Гуревич говорит: «Непонятно, кто хитрей? Как же он — антисемит, Если друг его — еврей? Может быть, он даже был Мужества немалого! Шверубович-то сменил Имя на Качалова…» *** …Арабы нынче — ну и ну! — Европу поприжали, — Мы в «шестидневную войну» Их очень поддержали. … Они к нам ездют неспроста — Задумайтесь об этом. И возют здешнего Христа На встречу с Магометом… *** В Америке ли, в Азии, в Европе ли — Тот нездоров, а этот вдруг умрет… Вот место Голды Меир мы прохлопали, А там — на четверть бывший наш народ. Моше Даян без глаза был и ранее. Другой бы выбить, ночью подловив… И если ни к чему сейчас в Иране я, То я готов поехать в Тель-Авив. Сбегу, ведь Бегин бегал — он у нас сидел. Придет и мой предел — я не у дел.
*** 1939 Тейф Моисей (Мойша) Соломонович Да, я виновен! Я еврей, И свой народ любил всем сердцем. За это в камере моей Бывал я бит до полусмерти. Да, грешен! За Страну отцов Я смел поднять бокал в застолье. Язык мой заперт на засов, Чтоб рта открыть не мог я боле. Мой прах сожгут, ко всем чертям… Кто, где отыщет след унылый? Неужто, Г-споди, я сам, Я сам копал себе могилу?
Все тексты, были взяты из интернета или присланы читателями.
Не исключена возможность, что владельцы авторских прав на некоторые из
этих текстов будут возражать против их нахождения в открытом доступе.
В этом случае прошу меня информировать, я готов НЕМЕДЛЕННО снять этот текст с сайта.